На книгах для дошкольников часто пишут "Для чтения взрослыми детям". На книжке* игумена Варлаама я бы написал "Для чтения взрослыми, которые сохранили в себе детское сердце".

Все в этой книге, начиная с обложки, где по небу летит кот, прижимая к сердцу рыбку, выглядит странным. Игумен Варлаам. Кампан. Сказки... Странны герои этих сказок: сердобольная Изюминка, Серебряный Ротан, Сверчок с ореховой скрипочкой, злой дух Этилен по фамилии Гликоль, пьяница Варахасий... И тут же - короли и звездочеты, принцы и принцессы.

Биография автора, напечатанная на "спинке" книги, напоминает притчу: "Игумен Варлаам (Борин) родился в городе Горьком в семье партийного работника. По окончании университета по специальности "квантовая радиофизика" работал в НИИ радиосвязи, в лаборатории медицинской кибернетики, преподавал высшую математику. Окончив аспирантуру по специальности "биомедицинская кибернетика", занимался структурным распознаванием образов... В 1995 году поставлен настоятелем монашеской общины..."

Книгу настоятеля маленького монастыря, затерянного в глухом углу Ивановской области, выпустило в свет "Время" - одно из самых авторитетных московских издательств (именно оно выпускает собрания сочинений А. Солженицына, Л. Чуковской и С. Алексиевич).

Сегодня игумен Варлаам в гостях у "Российской газеты".

Почему вы назвали книгу "Кампан"? Слово, кажется, совсем не из церковного обихода...

Игумен Варлаам: Почему же? В Требнике есть чин "Освящения кампана сиесть колокола". Ну а если о смысле... Думаю или надеюсь, что он восходит к основному: цели христианской жизни как стяжанию благодати Святого Духа. Как обычная корабельная рында после освящения открыла в себе образ благозвучного колокола, так и человек, освящаясь через таинство крещения и причастия Святых Христовых тайн, открывает в себе образ Божий.

Занимаясь кардиологией, я понял, что меня интересует не устройство сердца, а душа человеческая

Долго искал в литературе явления, родственные вашим сказкам, и, кажется, нашел: Льюис Кэрролл и наш Сергей Козлов. Как вы относитесь к таким "родственникам"?

Игумен Варлаам: Льюис Кэрролл? У него в сказках настоящая математика - разные пространства, множества-единства... Нет, свои вещи я рядом не поставил бы. У меня все проще, даже примитивнее. Но если вы серьезно находите что-то родственное, то меня это вдохновляет. О сказках Козлова много слышал - "Ежик в тумане" у всех на слуху, - давно собирался их прочитать, но пока не успел.

Ваше служение в деревне, кажется, менее всего располагает к сказочному восприятию жизни...

Игумен Варлаам: Да, в нашей реальности мало сказочного: у нас печное отопление, дрова сами заготавливаем, уголь покупаем, нет ни газа, ни водопровода, питьевую воду приходится привозить... Одна наша прихожанка написала мне такое поздравление:

Утро туманное, утро седое...

Некогда вспомнить и время былое:

Службы, визиты, день целый заботы,

Не посидеть Вам в тиши без работы,

Книгу открыл - тут же в дверь постучали:

В трапезной воду опять отключали.

В корпусе братском проблемы с котельной,

Трудник идет - просит крестик нательный.

Чадо духовное шлет эсэмэску,

Просит ответа скорее. Стамеску

Ищет рабочий: "Вчера тут оставил.

Вы не видали?" - следов понаставил

В комнате чистой. Опять убираться...

Хочется крикнуть, а нужно смиряться...

Так что в нашей жизни очень много всяких трудностей, но, с другой стороны, сказка - она рядом. Точнее сказать, внутри нас.

Недавно узнал, что "Кампан" попал в руки одного девятилетнего мальчика, страдающего аутизмом и лишенного связи с миром. Его мама сказала, что ребенок с этой книгой не расстается, ночью кладет ее под подушку. Думаю, это заслуга не сказок, а картинок к ним...

В вашей книге замечательные иллюстрации. Что вы знаете о художнике книги?

Многие говорят, что книгу приятно держать в руках. Я благодарен всем людям, принимавшим участие в работе над ней. И руководству издательства "Время", и редакторам, и конечно, главному художнику Валерию Калныньшу. Особая моя благодарность - журналисту Ольге Мариничевой, которая буквально вынудила меня послать рукопись в издательство. Я не то чтобы сильно сопротивлялся, но тянул, собирался с духом...

Для кого вы пишете - для детей, для взрослых?

Игумен Варлаам: Когда мне что-то хочется написать, я не думаю для кого, - для маленьких или для взрослых. Порой происходит неожиданное: сложную для восприятия сказку, например, "Кухарка короля", самостоятельно и с интересом прочитала шестилетняя девочка. А некоторые простые сказки находят живой отклик у взрослых.

Жизнь слишком трудна, вот мы и тянемся вслед за детьми к сказке...

Игумен Варлаам: То, что я пишу, это не совсем сказка. Там мало волшебства, каких-то превращений. Я хочу сказать о внутреннем мире человека через истории, происходящие со зверями или предметами. Ведь страсти, живущие в нас, издавна уподоблялись животным: лукавство сравнивалось с лисицей, которая роет норы в нашем сердце, злые мысли - с волком...

А когда вы написали первую сказку? И при каких обстоятельствах?

Игумен Варлаам: Приняв монашество, я оставил литературное творчество, к которому имел склонность с юности. Но однажды в девяностые годы я писал письмо одному человеку и вдруг прямо в письме у меня сочинилась сказка "Кампан".

Судя по вашей биографии, вы были довольно успешным человеком в науке. Почему вы ушли из мира и стали монахом? Что произошло?

Игумен Варлаам: Конечно, были внешние обстоятельства, которые этому способствовали, но главное в другом. Занимаясь физикой, математикой, отчасти кардиологией, годам к тридцати я понял, что меня по-настоящему интересует не устройство и работа сердца - процессы, которые можно описать с помощью формул, - а только душа человеческая. С какого-то момента я ощутил, что мой интерес к религиозной жизни пересилил все остальное. Когда я уехал из родного Горького по работе в Ленинград, то обнаружил там больше возможностей для уединения, для вхождения в церковную жизнь. А в 1991 году весь Великий пост провел в Ермолино...

И как же вы попали в эту деревню?

Игумен Варлаам: Впервые меня привез туда на Пасху мой питерский приятель, это было еще в 1988 году. В Ермолино - маленьком тихом селе из тридцати домов - был один из трех храмов Ивановской области, который никогда не закрывался. Там служил отец Антоний, тогда молодой священник. К нему в храм приезжало много людей, ищущих, думающих, тянущихся к Богу.

Места в самом Ермолино не оказалось, и меня поселили в пустом доме в соседней деревне Попадинки, за два километра. Каждое утро я шел в храм по березовой аллее, вечером возвращался. Пасха была очень ранняя, темнело быстро, я шел в одиночестве, молился и ощущал, как "звезда с звездою говорит".

Для меня в той ситуации самым легким было - стать монахом.

Самым легким?! Неужели все бросить - это легко?

Игумен Варлаам: Понимаю о чем вы. Моя мама очень переживала, что я загубил карьеру ученого. Правда, работу я сразу не бросил, довел до завершения свою тему. Наш духовник отец Антоний сразу после Пасхи 1991 года предлагал мне остаться, принять постриг. Но у меня были перед другими людьми обязательства, которыми я не мог пренебречь. И я сказал отцу Антонию, что уеду, а там уж как сложится. И так прошли еще почти два моих года в миру.

А потом?

Игумен Варлаам: Приехал в Ермолино и прожил там еще восемь месяцев, чтобы понять - есть Божья воля на монашество или нет.

Просто ждали ответа свыше?

Игумен Варлаам: В каком-то смысле да. К этому времени при ермолинском храме сложилась небольшая община. Мы, интеллигенты, закоренелые горожане из Москвы, Питера, Иваново, были непривычны к деревенскому быту, но при этом все делали сами. Заготавливали сено, кололи дрова, сажали картошку, даже коров доили. Мне выпало убираться на скотном дворе.

После аспирантуры и кибернетики - навоз?

Игумен Варлаам: Меня это не угнетало. Я ведь в юности в Саянах работал в геолого-разведочной экспедиции, а когда преподавал математику в институте, подрабатывал дворником. Эта работа учила меня преодолевать себя. Надо же встать в пять утра, перекидать тонну снега. Но потом, когда ты убрал и глядишь вокруг, то ясно ощущаешь: ради такой минуты чистоты в этом мире, чистоты, к которой ты оказался причастным, - ради этого стоит подниматься в пять утра и два часа махать лопатой. Так что после дворничества навоз уже не пугал. Наоборот, такая свобода была в душе...

Но получилось, что вы ушли от мира, закрыли двери, а он вломился к вам через окно. Все эти годы вам в Ермолино приходится иметь дело с людьми неустроенными, иногда просто социально опасными.

Игумен Варлаам: Только со стороны может показаться, что монаху легко уйти от зла - заперся себе в келье, никого не видишь, и тебя ничего не касается. Это иллюзия. Во всяком случае в моей жизни такого не произошло. Вот говорят иногда о священнике: "духовное лицо". Но я бы не хотел быть духовным только по сану...

Чем же Ермолино притягивает бродяг, скитальцев, людей, потерявших все - жилье, семью, здоровье?..

Игумен Варлаам: В этом и для нас остается что-то таинственное. В середине 1990-х годов к нам вдруг пришло много людей, освободившихся из тюрем. Они и пили, и воровали, чего только не творили... Было жалко этих людей, потерянных, никому не нужных; и мы давали им шанс изменить свою жизнь.

Потом из одного реабилитационного центра нас попросили взять наркомана. Приехал один, другой, третий...

Вы не боялись такого соседства?

Игумен Варлаам: Соседства не было - эти люди оказывались внутри братии. И мы на них смотрели как на своих братьев, а не как на наркоманов. Да, заблудшие, оступившиеся, но братья. У каждого из нас есть какая-то страсть, у них вот такая... Конечно, процент выздоровлений был небольшой, но ведь и два-три спасенных - это чудо. Они выздоровели и уехали, работают, создали семьи. Иногда заезжают: Федор, Сергей, Лёша...

Ваша сказка "Жил на свете мальчик", кажется, вещь отчасти автобиографическая?

Игумен Варлаам: Да, в некотором смысле это автобиография поколения.

По этой сказке получается, что за жизнь мы много раз умираем: в подростке умирает ребенок, в юноше - подросток, во взрослом мужчине - юноша. Это какая-то уж очень грустная история. А ведь хочется верить, что в душе мы еще способны оставаться детьми...

Игумен Варлаам: Мне хотелось рассказать об умирании в растущем человеке чего-то неверного, временного, например, примитивных представлений о жизни, детских страхов. О том, как освобождается некий кристалл души, незамутненный еще никакими житейскими наростами, он обязательно должен быть в глубине каждого человека. Глядя через этот кристалл, человек устремляется к тому состоянию, когда Бог открывается человеку как Отец. И в этом смысле мы можем и даже должны чувствовать себя детьми... Будьте как дети! Думаю, Христос имел в виду что-то подобное.

Игумен Варлаам: Мой любимый писатель - монах-отшельник, оставивший епископство, Исаак Сирин. Меня привлекает его глубина в постижении человеческой души. На мой взгляд, даже Достоевский немного меркнет перед ним. Очень люблю книгу "Старец Силуан". А среди классиков - Пушкин, Гоголь, Чехов. Особое отношение к Тютчеву, Баратынскому, Арсению Тарковскому. Борис Зайцев очень близок мне. В последнее время полюбил... Андерсена. Я ведь не читал его в детстве.

Похоже, в школе литература не была вашим любимым предметом.

Игумен Варлаам: Да, она меня абсолютно не интересовала. Только физика и математика. Сочинения давались мне с большим трудом, да и то списывал с каких-то пособий.

Что сейчас, на ваш взгляд, происходит с русской словесностью? Какие опасности подстерегают человека, который работает со словом - журналиста, писателя, телеведущего?

Игумен Варлаам: Сразу вспоминаются слова Федора Михайловича: "Бог и дьявол борются, а и поле битвы - сердца людей". Опасность для каждого, а для журналиста в особенности - поддаться злу и транслировать его в этот мир. Зла много внутри каждого из нас, и поэтому человека так притягивают фильмы, книги и телепередачи, где бушуют низкие страсти, где кто-то кого-то убивает. Причем такие вещи легко пишутся, легко снимаются. На эту демоническую волну стоит только сесть, и она сама тебя понесет. Препятствия возникают, если вы заметили, обычно перед теми, кто противится злу. Это не значит, что все должны писать добрые сказочки, но выбор между добром и злом всегда стоит перед нами. Да, мир лежит во зле, но это не вся правда. Мир еще и прекрасен, он - творение Божие. И важно показать вот эту сторону, прекрасную. Прежде чем написать или сказать что-то, стоит спросить себя: ради чего? Ради своей минутной популярности?

Как же противостоять злу, не клеймя зло, не рассказывая правду?

Игумен Варлаам: А клеймя зло, живописуя его, зло не победишь. Только растиражируешь. У меня нет телевизора, но иногда где-то мимоходом слышишь новости и замечаешь в интонациях ведущих не обличение греха, а смакование его. Важно не только что мы говорим, но и как.

Но что делать молодому журналисту, который попадает на такой вот "смакующий" телеканал, как спичечный коробок в горную реку. В такой ситуации плыть против течения, заявлять свою позицию - это чаще всего означает потерять работу. Что же ему остается?

Игумен Варлаам: Остается не приумножать зло, не выпускать его из себя. Пытаться отделять грех от самого человека. Не переходить на личности. Пусть слабое, молчаливое, но стояние в добре - это уже сопротивление злу. И главное - смотреть за своей душой. Ведь противостоять потоку можно только внутри себя. Прежде чем написать статью или снять телепередачу, надо понять: если мы можем только описать зло, никак не обозначая добро, то в этом смысла нет. Под добром я не подразумеваю какие-то проповеди или нравоучения. Обнажать перед людьми низкие страсти, да при этом читать им мораль - это еще ужаснее...

С какой надеждой вы протягиваете людям свою книгу, свои сказки? Какого отклика ждете?

Игумен Варлаам: Больших ожиданий у меня, честно говоря, нет. Хотя, конечно, каждое слово, выпущенное в мир, имеет резонанс. Если человек через сказку почувствует свою связь с Богом, то это самое большее, чего бы я мог ожидать.

Опасность для каждого, а для журналиста в особенности - поддаться злу и транслировать его в этот мир

Еще когда мы в Ермолино выпустили первый альманах и там были три моих сказки, один молодой человек, который работал при храме, сказал: "Прочитаешь вашу сказку и как будто хорошо помолился". Вот я и надеюсь, что тот мир, тот покой, который обретается через молитву, можно укрепить через мои сказки.

Мир, доброжелательность, приветливость - что может быть драгоценнее сегодня...

Игумен Варлаам: Горько, что и мы, монахи, хотя и живем в тихом месте, порой это теряем. У нас ведь свои бури в стакане.

_____________________________________

*Игумен Варлаам. Кампан: сказки и сказы. Рисунки Софьи Липиной. Москва, "Время", 2016.

Из сказки игумена Варлаама "Жил на свете мальчик"

Жил на свете мальчик. Жил он так долго, что побелел не только сам, но и все его клетчатые рубашки... Поседевший наш мальчик любил всех: и братьев, и сестер, и детей, и внуков... Жил он, жил, а потом... перешел в Жизнь вечную. И не умирал уже больше никогда!..

Настоятель Воскресенского мужского монастыря Ермолинской пустыни игумен Варлаам. "Вот говорят иногда о священнике: "духовное лицо". Но я бы не хотел быть духовным только по сану..."

Бывший валаамский игумен Варлаам (Давыдов)

Родом он был из московских купцов. Почувствовав влечение к монашеской жизни, он еще в молодых летах оставил, по слову Спасителя, дом, родителей, имение и вся красная мира сего и удалился в Валаам, коим управлял тогда опытный в духовной жизни старец игумен Назарий. Под его-то руководством возмужал и окреп в подвигах иноческой жизни пустыннолюбивый отец Варлаам. Сложения он был крепкого, стан имел согбенный, главу поникшую к персям, глаза тусклые и приснослезящиеся. При крепости сил он проходил на Валааме порядно низшие и трудные монастырские послушания. Между прочим был несколько времени поваром. Вспоминая о пользе послушания, отец игумен открывался некоторым доверенным лицам: "В бытность мою на Валааме в поварне молитва Иисусова кипела во мне, как пища в котле". В сане иеродиакона и иеромонаха отец Варлаам отправлял на Валааме Божественную службу в том скиту, где в то время пребывали приснопамятные старцы Феодор (бывший молдавский) и Леонид (впоследствии Оптинский). Сожитие и собеседование с ними принесло ему немалую душевную пользу, как он сам впоследствии говорил о сем. Ревность о благе родной обители, наветуемой смущением от людей, приходивших в нее "не ради Иисуса", понудила безмолвнолюбивого отца Варлаама согласиться принять неудобоносимое для подобных ему любителей безмолвия бремя начальства в Валаамском монастыре. Но тут постигли его попущением Божиим разные искушения. Правдивость его не всем нравилась, находили ее слишком резкою, а искусством применяться к обстоятельствам он не владел и потому должен был устраниться не только от начальства, но и от любимой им Валаамской обители. Его перевели, а проще сказать, за резкие правдивые выражения послали под начало в скит Оптиной пустыни, где подвизался известный ему старец иеросхимонах отец Лев. Так промыслительно Господь привел отца игумена Варлаама для купножития с великим старцем Львом!

Здесь подвижник игумен окружен был всеобщей любовью и заботливостью, от которых по смирению всемерно уклонялся, хотя и скоро свыкся с новым местом своего уединения, однако до конца дней своих не мог забыть любимого им Валаама, этого, по замечанию даже афонцев, русского Афона по единственному в своем роде удобству для всех родов монашеской жизни: общежительной, среднего скитского пути и безмолвного пребывания наедине в пустыньках. "Хорошо, нечего сказать, хорошо и у вас, - говаривал пустыннолюбивый старец, - а все не то, что на Валааме. Там возьмешь, бывало, краюшку хлеба за пазуху, и хоть три дня оставайся в лесу: ни дикого зверя, ни злого человека. Бог да ты, ты да Бог". - "А от бесовских-то страхований, батюшка, как спасались?" - спросили его. "Ну, да от них-то и в келлии не уйдешь, если не тем путем пойдешь, - отвечал старец. - Впрочем, - прибавил он, - пути спасения различны: ин спасается сице , ты же, по слову святого Исаака Сирина, общим путем взыди на восхождение духовного пирга (то есть столпа), давая сим разуметь, что всякому духовному возрасту прилична своя пища и что безмолвие для не победивших страсти бывает причиной высокоумия и падения, а не спасения".

Поведал о себе отец Варлаам, что, живя в Валаамском скиту одновременно с вышеупомянутыми приснопамятными старцами Феодором и Леонидом, он, как постоянно гнавшийся за безмолвием, недоумевал, как сии старцы, проводя целые дни в молве от множества приходивших к ним пользы ради и советов духовных, пребывали несмущенными. Обратился он однажды к старцу Феодору с такими словами: "Батюшка, я блазнюсь на вас, как это вы по целым дням пребываете в молве и беседах со внешними, - каково есть дело сие?" - "Экой ты, братец, чудак! Да я за любовь к брату два дня пробеседую с ним о яже на пользу душевную, и пребуду несмущенным", - отвечал старец. Из этого ответа известного уже своими подвигами и благодатными дарованиями старца отец Варлаам вразумился навсегда познавать различие путей "смотрительных", то есть бывающих по особенному смотрению Божию, от общих. Впоследствии он внушал о сем и другим.

Живя в Оптинском скиту, отец Варлаам продолжал прежнюю подвижническую жизнь. Его нестяжание, простота и смирение были поучительными и трогательными. Все имущество бывшего Валаамского настоятеля, привезенное с ним, состояло из крытого тулупа и жесткой подушки. Жил он на пасеке и келлию никогда не замыкал и вовсе о ней не заботился. Она завалена была стружками и дощечками, которые собирал старец в лесу и скиту для подтопки печи и поделок. Однажды воры, забравшись на пасеку, обокрали келлии, расположенные в одном с ним корпусе. Братия в то время была на утреннем церковном богослужении. "Батюшка! - спросил старца сожительствовавший с ним брат. - Воры обокрали вас!" - "Щепки-то, что ли? - ответил, улыбаясь, старец. - Я еще натаскаю". И точно: воры, ища чего-либо в игуменской келлии, внимательно разбирали ящик за ящиком, заполненные щепою и опилками от досок и стружками, наклали их целый ворох посреди келлии и, довольно потрудившись, ушли, ничего не найдя, захватив только с собою тулуп, единственную одежду сверх той, которая была на самом старце.

Любил отец игумен во время послеобеденное, когда братия отдыхают от трудов своих, уединяться в лес, окружающий скит, и там, любуясь в безмолвии красотою матери-природы, по его выражению, "от твари познавал Творца". Прохаживаясь же с молитвенною целью, любил быть наедине. "Возьмите меня с собой, батюшка", - сказал один из скитских братиев, видя отца Варлаама, идущего в лес. "Хорошо, - ответил старец, - пойдем. Только с условием: ходить молча и друг от друга на вержение камня". Понятно, что брат не согласился на такое условие. Встречаясь иногда с поселянами, отец игумен любил вступать с ними в разговор и признавался, что нередко находил высокое утешение в их простых ответах на самые духовные вопросы. Сказывал покойный Оптинский старец Амвросий: "Услышал однажды отец Варлаам, что есть в некоей деревне крестьянин-боголюбец, проводивший жизнь духовную. Отыскал он этого крестьянина и, поговоривши с ним несколько, сказал: "А как бы это умудриться привлечь к себе милость и благодать Божию?". - "Эх, отец, - отвечал простодушный крестьянин, - нам-то бы только сделать должное, а за Богом-то дело не постоит"". Был однажды и противный тому случай. Бродя по лесу, отец Варлаам увидел лесную караулку и, вошедши в нее, нашел там караульщика старика. Поздоровавшись с хозяином, отец игумен по своему обыкновению начал расспрашивать, как он поживает. Старик начинает жаловаться на свою тяжелую жизнь, что он постоянно терпит и голод, и холод. Желая направить старика на путь духовной жизни, отец Варлаам начал убеждать его, что это - его крест, посланный ему Господом для его душевного спасения, что все это необходимо терпеть ради Бога в благодушии и с благодарением, но сколько ни убеждал, не мог убедить. После, возвратившись в скит, отец Варлаам с сожалением рассказывал о сем иеромонаху, впоследствии старцу, отцу Амвросию, приговаривая: "Добра-то было бы, добра-то сколько! И голод, и холод! Только бы терпеть с благодарением. Нет, не понимает старик дела, ропщет".

Имея, по слову святого Исаака Сирина, сердце, растворенное жалостью ко всякой твари, отец Варлаам при виде страданий не только человеческих, но и животных проливал обильные слезы, ибо, несмотря на свою внешнюю суровость, был прост и добр, как ангельское дитя. Рассказывал сожительствующий с ним послушник Иродион, впоследствии скитоначальник отец Иларион: "Увидит он, бывало, птичек в лесу и скажет: "Вот, бедные, хлопот-то им сколько, чтобы кормиться!". Или завоют волки - он и их жалеет: "Вот им холодно и поесть хочется, а где им пищи достать?" - и даже заплачет. Или видит - едет мужик в телеге и хлеб черный ест. "Вот, - скажет мне, - смотри, сухим хлебом питается. А мы? Наварят нам щей, каши, наготовят целую трапезу, и едим готовое. Древние отцы трудами снискивали себе пищу. Выработает и через несколько дней ест, да и то еще не все - чтобы оставить нищим. Жалостливы и сострадательны они были, а мы едим до полной сытости"". Впрочем, этими смиренными словами он только прикрывал свое крайнее воздержание.

Держась уединения и крайнего молчания, по слову, слышанному преподобным Арсением Великим: "Всех люби и всех бегай", отец игумен со всеми и всегда был миролюбив. Беседа же его была отрывистая и краткая от желания краткими словами выразить многое и сократить беседу. Уклоняясь по смирению вообще от учительства в случаях обыкновенных, он с радостью и готовностью спешил на помощь смущенному чем-либо брату, и беседа его действовала всегда успокоительно. Впрочем, и кроме таких случаев отец Варлаам не всегда уклонялся дать полезный совет какому-либо новоначальному брату. Вышеупомянутый послушник Иродион, как только еще начинавший монашескую жизнь, по мирской привычке сообщал иногда отцу Варлааму новости дня. "Придешь, бывало, к нему, - так он рассказывал, - начнешь передавать: "Батюшка! То и то я слышал, то и то я видел", - а отец игумен в ответ: "Что же от этого пользы-то? Лучше ничего не видеть и не слышать. Старайся чаще проверять свои мысли, свое сердце"". Такие и подобные замечания духовно-опытного старца служили для молодого послушника одним из средств приобучения к монашескому благочинию.

Всегда серьезный и сосредоточенный, отец Варлаам не прочь был иногда и шуточное слово сказать. Рыли в скиту колодезь на восточной стороне Предтеченской церкви. Тут вместе с другими стоял и скитский иеросхимонах Иоанн. Проходя мимо этого места, отец Варлаам остановился и начал говорить: "Ну, что вы тут роете? Древние святые отцы молитвой изводили воду". На это схимник сказал: "Эдакая право-да (поговорка отца Иоанна), поди-ка ты, изведи молитвой-то". - "Ну, мое дело подначальное", - ответил наскоро отец Варлаам, повернулся и ушел.

Интересно было видеть обращение простодушного, но по виду грубого отца Варлаама со смиренным и по виду, и по сердечному расположению скитоначальником, иеромонахом отцом Антонием (Путиловым). В конце 1839 года отец Антоний назначен был настоятелем Малоярославецкого Черноостровского Николаевского монастыря. Братия по обычаю приходили к нему прощаться. Пришел и отец игумен Варлаам, и пришел запросто, как был в лесу и рубил дрова, в простом старом полушубке и с заткнутым за пояс топором. Увидев его, смиренный отец Антоний, считавший настоятельство непосильным для себя бременем, сквозь слезы начал говорить (выговор у него был на "о"): "Простите, батюшка, помолитесь о мне, грешном". А отец Варлаам, вместо того чтобы посочувствовать скорбящему, неожиданно проговорил: "Да! Тут-то ты был свят, поди-ка там на юру-то поживи".

Затем, поживши несколько времени на новом месте в сане игумена, отец Антоний приехал в Оптину навестить своего брата, оптинского настоятеля отца игумена Моисея и прочих оптинцев, с которыми давно сроднился душою. При входе в скит первым попался ему на глаза отец игумен Варлаам, который сходил по приступкам с крыльца церковного, так как в церкви была служба и только что окончилась вечерня. Обрадовался отец Антоний, увидев почтенного старца отца Варлаама, и обратился к нему с обычным приветствием: "Здравствуйте, батюшка! Как ваше здоровье?". А суровый отец Варлаам отвечает по-суровому: "Нашел о чем спросить: как здоровье. Спросил бы: как Варлаам живет?". - "Простите, батюшка, Бога ради, - послышался плаксивый голос отца Антония, - я ведь монах-то штатный".

"Замечательно, - говорил нередко отец Варлаам, - что два помысла постоянно борют человека: или осуждение других за умаление подвигов их, или возношение при собственных исправлениях". Это одно показывает, как высоко было духовное устроение старца, ибо, по свидетельству отцов, зрение таких помыслов может быть только у истинных подвижников.

До самой блаженной своей кончины отец игумен Варлаам отправлял чреду священнослужения в скиту и соборно в монастыре. Любил по принятому в Оптиной пустыни обычаю в Страстную седмицу петь среди церкви светилен: "Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный". Назидательно было слышать, как отец игумен Варлаам своим старческим голосом изливал пред Господом скорбь души своей о своей греховности, взывая в то же время из глубины болезнующего сердца к милосердию Божию: "Просвети одеяние души моея, Светодавче, и спаси мя".

В последний (1849) год своей жизни при наступлении праздника Рождества Христова он готовился на соборное в монастыре служение. Но вышло так: пошел он в монастырь к утрени, одет был не особенно тепло, а мороз был сильный. Ворота монастыря были еще не отперты, и потому отцу Варлааму пришлось несколько времени постоять на холоде, пока не отперли ворота. Старец продрог, но все еще имел силы во время утрени выйти на соборное величание. Затем внезапно он почувствовал, вследствие простуды, сильную слабость и тотчас отвезен был в скит, потом особорован и приобщен Святых Христовых Таин. После сего он уже не принимал земной пищи и лекарства и мирно отошел ко Господу на другой день праздника Рождества Христова 26 декабря в 12 часов ночи 73 лет от роду, а 27-го числа совершено соборное погребение его тела.

Памятником подвижнической жизни отца Варлаама останется в скиту на пасеке, на восточной стороне ограды, уединенная маленькая беседка, сколоченная им самим из досок, где безмолвнолюбивый старец, "тщася худшее покорити лучшему и плоть поработити духу", проводил без сна летние ночи в уединенной молитве и в крайнем утомлении принимал краткий отдых, сидя на малой лавочке, устроенной им в той же беседочке. Там на стенке и до днесь висят медные складни со святыми изображениями - свидетели тайных его воздыханий и обильных слез, которые обличали лишь веки глаз его, опухшие и лишенные ресниц.

По поводу кончины сего подвижника и еще нескольких пожилых оптинских монахов старец отец Макарий (Иванов) писал так:

"Жаль старичков, особенно отца Варлаама. Без них как будто пусто. Молодые хороши при старичках".